…Одна
моя клиентка, которая очень мужественно борется со своей тревогой жизни (и
вовсе не собирается сдаваться на милость тем семейным табу, которые ей
приходится нарушать, чтобы все-таки осмеливаться быть собой), как-то сказала во
время консультации: «Юля, я очень боюсь, что когда придет пора умирать, я
спрошу себя – ну и чем я занималась всю жизнь? Состояла в интенсивных
отношениях со своим страхом начать по-настоящему быть?
 |
| тулунский суслик осмеливается выйти в открытый мир. Значит, и нам можно. источник http://pgorlov.ru/ |
Я
тоже состою в довольно интенсивных отношениях со своим страхом быть по-настоящему
живой, но все же пру сквозь этот страх, потому что другого способа состояться я
пока не придумала. Со всем этим своим ужасом выползания из норки наружу, на
свет, со своим опасением, что если я по-настоящему начну жить себя, то мне
придется по-настоящему нести ответственность за то, что я несу в свою жизнь и в
жизнь других. Но с другой стороны, мне еще больше страшно, что я так и не стану
собой, ну или не стану настолько, насколько могла бы: потому что десять лет
личной терапии тонизируют настолько, что я здорово продвинулась на пути к себе,
и еще огого как продвинусь (в этом месте я яростно трясу кулачонком в воздухе).
И
при том, что я понимаю, что процесс самоактуализации бесконечен; и при том, что
я уважаю свое право «тормозить в удобном
для себя темпе» (этому прекрасному принципу уважения к скорости любых
внутренних процессов нас фундаментально научили в институте Гармония) – да, я
по-прежнему опасаюсь, что так и не состоюсь. Это, наверное, самый мой страшный
страх.
 |
| Якоб Морено вообще был не промах и изобрел психодраму, а еще заранее написал себе эпитафию: "Здесь лежит человек, который привнес в психотерапию шутку и смех". |
Добрый
коуч Евгений Солоненко в свойственной ему манере отреагировал на это так: «Юля!
А что бы ты написала в качестве собственной эпитафии на своей могильной плите?»
Я тут же закричала, стукнув кулаком по столу (а я именно так веду себя со всеми
своими прекрасными коучами, терапевтами, тренерами и прочими развивателями меня): «Rest in piece,
Юля, которая так и не реализовала себя!!!» Мне на той консультации здорово
удалось сделать еще один шаг в сторону выползания из-под собственной могильной
плиты нереализованности, и на следующий день я совершила для себя очень важный
прорыв, к которому шла примерно год, но сейчас не об этом.
Я
о самом жанре эпитафии. Нет, ну правда же, здорово? Мне кажется, всем нам нужно
чуть ли не ежедневно упражняться в этом деле! Это отрезвляет, освежает,
встряхивает и мотивирует. И вынуждает фокусироваться на какой-то своей самой
актуальной фрустрации, например: «здесь лежит Петя, который так и не признался
в любви Лене»; «прощай, Маша, которая так и не решилась выйти из
дисфункциональных отношений»; «зачем Вася так бездарно коптил небо, ежели на
самом деле страстно мечтал стать собственником кофейни», и так далее, до
бесконечности.
Кстати,
джентльмены прошлых лет весьма остроумно упражнялись в дивном жанре эпитафии,
которую они считали учтивым дружеским жестом в адрес друг друга. Я пишу эти
строки, наслаждаясь видом на Приоратский дворец (все нормально, я печатаю вслепую
еще со времен журфака, да и смотреть на дворец не так страшно, как на белый
лист ворда), и вспоминаю, что лучший друг Николая Львова (гениального
архитектора единственного в России землебитного дворца), Гавриил Романович
Державин, написал при жизни своему другу следующую эпитафию:
Хоть
взят он из земли
И
в землю он уйдет,
Но
в зданьях земляных
Он
вечно проживет.
 |
| Львов не распиливал. Просто строил. |
Это
была такая эпитафия-поддержка: никто не верил, что Львов сможет построить
дворец из земли (ну то есть из придуманных Львовым землебитных блоков пропитанных
специальным раствором, и не просто для реализации собственных амбиций, а для
высочайшего гостя императора Павла I, а именно, для приора
мальтийского ордена, потому то дворец и Приоратский). А тот смог. И еще как.
А
как? Ну, с трудом, наверное. Я не видела, чтобы прорывы давались легко.
Наверное, именно поэтому так бодрит взглянуть в глаза вечности перед каждым из
этих прорывов. Очень трогательно про это рассказал в интервью
журналу Psychologies Майкл Фассбендер. В моем вольном пересказе дело
было так. Фассбендер жутко стеснялся входить
в первый кадр фильма «Стыд» абсолютно голым (из серии «Боже, как же я поведу на
этот фильм потом своего папу… женщины конечно обнажаются постоянно… и это типа
женственно… но ведь совсем не мужественно»), и пытался все время выторговать у
Стива Маккуина чтобы чем-нибудь прикрыться, пока тот не разорался: «Господи,
Майкл, да мы же все умрем!!!» То, насколько высоки для Маккуина ставки в каждом
кадре, настолько потрясло Фассбендера, что он таки пошел голышом навстречу
вечности в тот самый кадр – на радость всем нам, конечно.
Да
и у меня… в каждом кадре жизни… именно такие ставки. Они ведь не могут быть
другими. И у каждого из нас. Просто вот эта своя собственная обнаженность. Перед
лицом каждого своего жизненного решения или не-решения… Она же пугает, правда?
